Проза_Обитель_Злобных_Кадавров

[Умфильбрин]

Аналогичная тема существует для стихотворных форм. Я счел возможным создать подобную тему для прозы. Не так давно, как хотелось бы, я совершенно неожиданно для себя написал три первых главы и с удивлением понял, что в общих чертах представляю, кк будет развиваться сюжет в дальнейшем. Тем не менее я не уверен, что написанное мною имеет право на существование. Поэтому я нижайше прошу присутствующих здесь людей вынести какой-то вердикт. Если все окажется не так плохо, как я подозреваю, то я с удовольствием восприниму сообщения об ошибках, как семантических, так и грамматико-орфграфических, стиля и прочих. Подозреваю, что за подобную работу корректоры получают деньги, что же тем хуже для них. Заранее благодарю.

[Умфильбрин]

Глава 1

Встреча у реки

Я свернул с тракта и зашагал по едва заметной, заросшей жесткой травой колее вниз по склону. Солнце светило по-вечернему мягко, из под ног то и дело прыскали кузнечики, посверкивая голубыми и розовыми крыльями. Шагалось легко. Внизу переливалась бесчисленными бликами ленивая речка. Щурясь от её блеска, я вспомнил совсем другую реку, холодную, закованную в гранитные кандалы, реку без отражений из моего детства. Я не знаю, в чем здесь секрет, но любое воспоминание о моих детских годах неизменно приводит меня в темные гулкие коридоры старого дома. Высокие беленые потолки, стены обшиты шершавыми досками, пол украшен незатейливой мозаикой – синие и зеленые ящерки нескончаемой цепью бегут друг за другом. И я бегу вслед за этими ящерицами, прямо по коридору, затем налево, вниз по трем ступенькам (на средней вы-щербина в форме дракона), затем дальше по коридору, такому узкому, что на бегу можно, раскинув руки, коснуться стен. Я пробегаю под темной аркой, легко пролезаю между железными прутьями решетки и попадаю в длинную залу без окон и с единственной дверью в противоположной стене. Запыхавшись, я иду к двери, она, конечно, заперта – тяжелый замок висит так высоко, что я даже не могу до него дотянуться. Но одна из досок двери короче остальных и на локоть не достает до пола. Теперь, если лечь на пол и прижаться головой к по-темневшим, пахнущим сыростью доскам, можно выглянуть наружу, туда, где течет река.

Отсюда, из дверной оправы, река кажется бескрайней. Странно то, что, хотя я каждый день вижу реку из окон, только здесь, в этой угрюмой темной тишине, заключенная в тесные рамки, она совершенно завораживает меня. Я часами могу лежать на пыльном полу, прильнув к отверстию в двери, и глазеть на неспешное, бесконечное течение реки. Иногда по ней проплывает лодка, так близко, что я, кажется, мог бы коснуться её борта; тяжелое черное весло осторожно погружается в зеленоватую воду, оставляя за собой быстро исчезающую дорожку бурунчиков, и с плеском и брызгами вновь взмывает в воздух. Мне интересно слушать разговоры пассажиров, начинающиеся с полуслова и на полуслове же обрывающиеся. Я будто бы причастен к какой-то тайне, они ничего не знают обо мне, даже не подозревают о моем существовании, а я не вижу их и только слышу непонятные, а потому таинственные отрывки их разговоров. Взмах весла, другой - и вот они навсегда уплыли, оставив меня лежать одного в темноте и прислушиваться к шороху реки.

Тем временем дорога запетляла меж островков дикого шиповника и терна, несколько раз ухнула в глинистые овражки и вывела меня совсем к другой реке, ничем не похожей на ту, уже почти забытую.

Речка называлась Королевской, бог весть почему. Мелководная и неширокая, она струилась сквозь камышовые заросли, рассыпаясь ручейками и бусинами крошечных озерец. Здесь, у дороги, речка выбиралась из-под тени старых плакучих ив, оставляла позади шуршащий веер камышей и разливалась, образуя довольно широкую заводь, украшенную зелеными блюдечками кувшинок. Казалось, что и вода, и высокие деревья на том берегу, и сам воздух - все здесь насквозь пропитано теплым июньским солнцем. Все было тихо и спокойно. Только солнечные блики перебегали по чуть колышущейся листве от дерева к дереву, срывались вниз, в журчащую воду, и слепили глаза, словно стайка серебряных рыбок, играющая на мелководье.

Через реку был переброшен довольно ветхого вида мост. Темные влажные бревна почти касались воды, а резные перила, некогда украшавшие его, теперь совершенно истлели и торчали редкими зубьями по обеим его сторонам. Только деревянные столбы у входа на мост остались нетронутыми. Я подошел к ним, бросил взгляд на другой берег и замер в удивлении. По ту сторону реки, у самой воды, держась рукой за черную резную опору и словно бы не решаясь ступить на мост, стояла женщина.

[Умфильбрин]

Казалось, она возникла здесь за минуту до моего появления - столь чуждо и странно смотрелась она на берегу тихой речушки, среди золотисто-зеленого предвечерья. На ней было расшитое жемчугом и серебряной нитью несколько старомодное парчовое платье густо-вишневого цвета. Черные, блестящие волосы были аккуратно собраны сзади и спрятаны под сеткой. Она стояла неподвижно, словно изваяние, спокойно глядя перед собой. Так мы простояли некоторое время друг напротив друга у входа на мост, не двигаясь и не произнеся ни слова.

Наконец мне показалось, что молчание чересчур затянулось, я ступил на мост и заговорил с ней:

-Приветствую Вас, благородная леди, - я склонился в поклоне, как мне показалось тогда, страшно неуклюжем и неловком.

- Здравствуй, добрый путник, - женщина улыбнулась, - Я рада нашей с тобой встрече. Я начала уже думать, что прождала весь день напрасно, что я никого так и не дождусь, - она сделала шаг в сторону, словно приглашая меня перейти мост.

Я подошел к ней. Она молча стояла и смотрела на меня, по-прежнему улыбаясь. У нее было странно бесцветное лицо: светлые, почти прозрачные серые глаза, бледные тонкие губы, прямой нос, острые скулы без тени румянца. Немного растерянная улыбка робко освещала её лицо, придавая ему трогательное и в то же время отстраненное выражение. Смущенный этой странной встречей и более всего этой улыбкой, я молчал, не находя слов. Она вдруг сказала:

- Мое имя Нивьен, мне назначена встреча, там, - она повела головой влево, - у Валунов. Ты, верно, идешь в Четь, это по пути. Ты не мог бы проводить меня? Помочь мне управиться с моим скарбом, - она пожала плечами, словно извиняясь, - Здесь недалеко, а мой сундучок слишком тяжел для меня.

У её ног действительно стоял небольшой дорожный сундук, но более ничего не говорило о том, что странная леди путешествует. Её наряд скорее подошел бы для праздничного бала в каком-нибудь замке. Не было вокруг ни следа экипажа, ни лошадей. Не пешком же она пришла сюда.

Я вдруг понял, что до сих пор не удосужился представиться.

- Меня зовут Гилот, госпожа. Сам я направляюсь в Грейрок.

- Значит, ты собираешься миновать Соколиную Четь и пройти через Кенсингтонский лес, - она отвернулась и неспешно двинулась по дороге. Мне не оставалось ничего иного, как подхватить сундучок, действительно довольно увесистый, и пойти за ней.

- Да, так я сильно сокращу свой путь, к тому же в Соколиной Чети живет двоюродный брат моего отца, его зовут Эктор. Я надеюсь остановиться у него на несколько дней.

- Так ты родственник Эктора? Я довольно хорошо его знаю. Он сейчас держит гостиницу в Чети, - она остановилась и обернулась ко мне. - Твой дядя хороший человек, Гилот. Постарайся прислушаться к его советам.

Мы отправились дальше, и некоторое время шли в молчании. Солнце начинало клониться к западу и слепило глаза. Дорога вела через светлую ольховую рощицу. Не знаю, почему, но мне вдруг показалось, что я уже был здесь, что вот так же, когда-то давным-давно, я нес неудобный дорожный сундук по залитой солнцем дороге, перешагивал через узкие тени деревьев, щурился от солнца и так же, по левую руку от меня, шла таинственная леди.

Я не переставал удивляться своей спутнице. Что она делала там, на берегу реки, совершенно одна? Кто она? Откуда? Сколько ей лет? Она была, несомненно, старше меня, но назвать её возраст я бы не смог.

Сундучок бил меня по ногам, я немного отставал и не мог найти ответов, на все эти вопросы. Наконец я решил не ломать себе голову над подобными загадками и прибавил шагу.

Леди Нивьен шла, собирая подолом своей юбки дорожную пыль, но не обращала на это никакого внимания. Она словно обдумывала что-то, иногда бросая взгляд в мою сторону, улыбалась, но ничего не говорила, а я не решался спрашивать. Так, в молчании, мы шли около часа. Наконец дорога довольно резко пошла в гору, деревья расступились, и мы вышли на опушку рощи. Здесь, подле самой дороги, лежали, громоздясь друг на друга, несколько огромных, едва ли не в человеческий рост, замшелых камней. В траве, укрывающей их ос-нование, журчал небольшой ручеек. Мы остановились.

[Кэм]

Слишком многословные описания. Вкусные, но слишком многословные. Это как у Бальзака: "Эта дверь была сделана в середине 17 века неизвестным мастером. Он вырезал её из модного в то время канадского дуба, придал ей классическую форму и повесил её на железные петли, которые в своё время, может быть, и были хороши, но ужасно сейчас скрипели. На двери не было никаких орнаментов и узоров, только в правом нижнем углу виднелась одна царапина, о которой говорили, что её сделал собственной шпорой Селестен де Шавард - фаворит Марии Антуанетты и двоюродный брат по материнской линии бабушкиного дедушки Манон. В остальном же дверь была обыкновенной, и поэтому не следует останавливаться на ней более подробно. "

Если повесть психологическо-романтическая, то это неплохо, но она, как я поняла, авантюрная. В приключенческом жанре не нужно чрезмерно заострять внимание на деталях, их нужно давать парой легких штрихов, а подробно описывать только то, что действительно важно. Психологию можно и нужно представлять другими способами.

[Умфильбрин]

Огромное спасибо, Кэм. Ваше мнение для меня особо ценно. Не уверен в авантюрности, но постараюсь за собой следить (если честно, то я кое-где их уже сократил, их было еще больше). Хотя избавить Гилота от самокопания вряд ли удастся...

Для предметности замечу, что меня самого в вышеприведенном отрывке волнуют следующие вопросы:

1. Я очень слаб в исторических реалиях. Очевидно, что действие имеет место " не сейчас и не здесь", но точнее определиться я не могу. Потому предвкушаю, как я буду смешон в описании любых бытовых деталей. На взгляд со стороны, из того, что есть - какое это приблизительно время?

2. Имена и названия. Абсолютно уверен только в леди Нивьен. Остальные имена из головы. Хотелось, чтобы имена звучали "по-английски". Например, "Грейрок" легко переводится на русский даже второклассником.
"Эш-кросс" - ясеневый перекресток(верно ли?), но звучит достаточно жутко
Откуда я взял слово "Кенсингтонский" сам не имею малейшего понятия, есть опасения, что я его не придумал, а где-то услышал и забыл. А теперь использую - для меня оно ничего не значит. Особые сомнения вызывают имена Гилот и Вомуз. Если есть предположения об имени главного героя, какое -то незатертое (редкое), похожее на английское имя, я буду только рад переименовать.

3. Снова про имена. Насколько правомерно использовать совместно названия переводимые или вовсе бессмысленные, типа Грэйрок или Кенсингтон, и значимые русские - Королевская речка, Соколиная Четь, Валуны. Если это не хорошо, то в какую сторону лучше перевести. Если на английский, то как?

4. Леди Нивьен - женщина вне всякого сомнения высокого происхождения. Гилот, сын книжника, сам направляется в Грейрок обучаться книжному делу - понимается широко, включает любые гуманитарные, а также ряд точных и естественных наук. Книжники, вероятно, пользовались уважением в обществе. На социальной лестнице(?) - ниже дворян, но кто?
В свете этого, насколько верно Гилот обращается к леди Нивьен.

5. Дорожный сундук - насколько эта вещь реальна, может ли ее переносить один человек? (видите я даже этого не знаю)

6. Сетка под которую леди Нивьен убирает волосы, я прекрасно представляю как она выглядит, но не уверен, как она называется, просто сетка или как-нибудь иначе?

Вот что пока выловил, исключительно по смыслу. Я еще подумаю. Буду благодарен если кто-нибудь сможет ответить на эти вопросы.

Да, если кто-нибудь обнаружит здесь тень дверного проема Вы мне скажите, хорошо?

Еще кусочек.

[Умфильбрин]

- Вот мы и пришли, - сказала леди Нивьен. - Это Валуны, пограничные камни. Здесь меня скоро встретят. Благодарю тебя за помощь, Гилот. Теперь же тебе лучше поспешить, "Барсука и маргаритку" – постоялый двор твоего дяди - запирают вместе с последним лучом солнца. Иди дальше по этой дороге, на первой же развилке сверни направо. Здесь уже недалеко.

- Мне бы не хотелось оставлять Вас здесь одну на ночь глядя, госпожа. Может быть, мне стоит подождать с Вами, - сказал я.

Леди Нивьен улыбнулась.

- Нет, Гилот. Тебе лучше идти, поверь мне. Солнце уже заходит, мне не придется ожидать долго. До свидания.

- До свидания, - я поклонился и пошел вверх по дороге, однако она почти сразу же окликнула меня.

-Подожди! Я не хочу показаться неблагодарной, возьми. – Она протянула руку и опустила в мою ладонь несколько серебряных монет. – Послушай меня, я дам тебе еще один совет, пообещай мне, что последуешь ему. Не ходи через Кенсингтонский лес один, постарайся найти себе попутчика. Выходи из Чети рано утром и не останавливайся, пока не пройдешь через Эш-кросс, ты обяза-тельно должен пересечь его засветло. В Кенсингтонском лесу теперь неспокойно, ходят странные слухи… впрочем, в Чети тебе расскажут, если спросишь. Будь осторожен, Гилот, и удачи тебе, – она на мгновение коснулась рукой моего лба и отступила на шаг.

- Прощайте, госпожа. – Мне отчего-то сделалось вдруг невыносимо гру-стно, я повернулся и побрел прочь, не решаясь обернуться. Солнце клонилось к горизонту и густые летние сумерки уже подступили к дороге, укрывая потянувшиеся вдоль нее поля своей дымчато-сиреневой тенью. Я шел, не обращая внимания ни на что, думая о том, какой окажется Соколиная Четь, как встретит меня дядя Эктор, которого я видел лишь однажды, в далеком детстве, и которого совершенно не помнил. Но все чаще мысли мои возвращались к загадочной леди, которую я повстречал на берегу реки, к её улыбке, к прикосновению её холодной руки.

Слишком часто, думал я, на моем пути встречаются люди, о которых я ничего не знаю, незнакомцы, проходящие мимо. Встречи с некоторыми мимолетны и не оставляют после себя ничего, кроме смутного ощущения утраты, другие задерживаются в моей жизни чуть подольше, с ними тяжелее расстаться, но и они тоже уходят. Может быть, у других людей по-другому – у меня так.

Мне припомнились почему-то мои родители, старшая сестра Фольда, умершая, когда мне было пять лет, с неожиданной ясностью я вспоминал ушедшие годы детства, друзей, долгие, невообразимо скучные часы ученичества, прощальный, чуть влажный поцелуй соседской дочери на моей щеке, все события, связанные с моим отъездом. И все эти воспоминания, нескончаемой чередой , проносившиеся мимо меня, каким-то странным образом были связаны с леди Нивьен, с тем, как она говорила, как улыбалась, с её рукой у моего лба.

Как странно – вся моя жизнь, словно кружево мимолетных встреч, люди приходят и уходят, кто-то сразу, кто-то задерживается чуть подольше. Иногда они добры ко мне, иногда относятся с неприязнью, но гораздо чаще меня просто не замечают. Я слышу только отрывки их непонятных разговоров. Взмах весла, другой… И вот они растворились в прошлом, словно в надвигающихся сумер-ках, и мне остается только слушать реку, всегда слушать реку.

[Умфильбрин]

Я остановился. Вдруг оказалось, что я все еще сжимаю в кулаке монеты, которые дала мне леди Нивьен. Я подумал, что не должен был брать этих денег, и клял себя за оцепенение, напавшее на меня при нашем прощании. Я раскрыл ладонь – там лежало четыре серебряных монеты. Три из них были новенькими коронами. В Вормсе, при разумных тратах, мне хватило бы их на то, чтобы прожить одному примерно месяц.

Четвертая была заметно крупнее и выглядела более старой. Я поднес её к глазам, чтобы рассмотреть получше. Одну её сторону покрывал изящный узор, составленный из переплетений листьев и цветов, на другой стороне был изображен меч над головой птицы, похожей на лебедя. Никогда прежде я не встречал подобной монеты.

Только теперь я обернулся. В сгустившихся сумерках Валуны чернели неясной громадой у дороги, и мне показалось, что я вижу леди Нивьен, стоящую у одного из камней, но, вглядевшись, я понял, что там никого нет, и что моя спутница исчезла так же загадочно, как и появилась. Я вспомнил о том, что постоялый двор моего дяди закрывается с заходом солнца, и решил поспешить. Дорога впереди раздваивалась, и я, следуя совету леди Нивьен, свернул направо. Спустя некоторое время я различил впереди огни в окнах какого-то строения и снова прибавил шаг.

Впереди и слева от меня, сколько хватало глаз, темной стеной простирался Кенсингтонский лес. Я подумал, что теперь, с деньгами, которые дала мне леди Нивьен, я могу позволить себе не задерживаться в Соколиной Чети слишком долго и уже послезавтра смогу вновь двинуться в путь. Надо будет только отыскать какого-нибудь попутчика…интересно, что же такого странного тво-рится в Кенсингтонском лесу и что это за место – Эш-кросс?

От быстрой ходьбы у меня застучало в висках. Надвигающаяся ночь не принесла с собой ни малейшего дуновения ветерка, но навалилась невыносимой ватной духотой. Я остановился, задыхаясь. Голова налилась свинцом и сдела-лась страшно тяжелой. В ушах зашумело, и мне показалось, что я слышу журчание ручейка, выбивающегося из-под приблизившихся неожиданно Валунов. Их огромные глыбы налетели на меня, сбили с ног и бросили в придорожную пыль. В глазах у меня потемнело, я потерял сознание.

Очнулся я спустя несколько минут, когда летняя ночь уже опустилась на землю исчерна-синей темнотой. Я лежал на обочине дороги, лицом вниз, и несколько мгновений не мог сообразить, кто я и где нахожусь. Когда в голове немного прояснилось, я осторожно поднялся и как смог отряхнул одежду. В горле у меня пересохло, горела ссадина на лбу, полученная при падении, но голова была ясной, дышалось легко, и ничего более не напоминало о подступившей ко мне так неожиданно дурноте. Никогда прежде не случалось со мной ничего подобного, и я немного испугался, но вскоре успокоил себя тем, что, по-видимому, сказалась усталость и то, что я с самого утра ничего не ел. При мыс-лях о еде я вспомнил, что до постоялого двора теперь уже совсем недалеко. Постояв еще с минуту и удостоверившись, что чувствую себя вполне сносно, я снова двинулся к горевшим впереди огням.

Соколиная Четь ютилась на двух невысоких, пологих холмах, между ними проходила дорога, по которой я теперь шел. Темные бревенчатые домики уже попрятались в ночную темноту, но у самой дороги, слева, в окнах длинного двухэтажного строения горел свет. Гостиницу, а это, видимо, была она, окружала невысокая бревенчатая ограда, местами досадно покосившаяся. Ворота были широко распахнуты. Из-за ограды доносился близкий гул голосов, где-то в доме играла музыка.

Над воротами, освещенная неровно прикрепленным светильником, покачивалась закопченная вывеска. Сквозь слой сажи на ней можно было различить некоего зверя, стоящего на задних лапах и зажавшего в пасти маленький, некогда желтый, цветок. Надпись под вывеской неуверенно сообщала, что зверь с цветком и есть "Барсук и маргаритка".

Со смешанным чувством радости и страха перед тем, как примет меня дядя, я зашел во двор. Там, занимая почти все свободное место, стояли два фургона, в одном из них горели свечи, на ткани, покрывающей фургон, плясали тени людей, сидящих кругом и, похоже, играющих в кости. Заливисто смеялась женщина.
На крыльце разговаривали двое мужчин, одетых в плащи, шитые из кожаных лоскутов. Это были, по всей видимости, бродячие артисты, фургоны, несомненно, тоже принадлежали им. Заметив меня, они прервали разговор, дружелюбно улыбнулись, сверкнув белыми зубами, и приподняли свои шляпы в знак приветствия. Поклонившись в ответ, я наконец переступил порог "Барсука и маргаритки".

[Шази]

Умфильбрин, если дашь свой имейл или скажешь, как послать тебе ПМ, я могу сделать детальный разбор орфографии, пунктуации и прочих мелочей и не мелочей.

Насчет твоих вопросов - огрехи относительно бытовых деталей можешь списать на то, что это не наш мир. Если все-таки наш - могут быть проблемы. Хотя могут и не быть.
2. Кенсингтонский - дворец и сад. И то, и другое довольно известно, и я бы не советовала тебе использовать это название, потому как у читателя в памяти тут же возникнет нежелательная ассоциация. Это все равно как... эээ... Нескучным назвать
3. Лучше перевести все в одну сторону, а в какую - ориентируйся на свой стиль и дух того места и времени.
4. Обращение вполне адекватно. Но ты не открыл, кем по происхождению является твой герой. Судя по всему, не дворянин, но и не крестьянин. Нет, обращение очень уместно.
5. Сундук один человек не сможет нести. Сундучок - да.
6. Сетка так и называется - сетка. Можно добавить - для волос.

[Умфильбрин]

Шази, спасибо.
Буду крайне признателен, если Вы сочтете возможным сделать детальный разбор и выслать его мне по электронной почте

Адрес: [email protected]

Заранее очень благодарен.

[Lenor]

Mmmm... Mne interesno, tut mesto tol'ko dlia odnoy prozaicheskoy povesti? I eshio, takaya vesh' kak fanfici suda pomeshautsia? Umfilbrin, ne obizhaysia, chto ya tut ne ochen' v temu... Schas prochitau i skazhu svoyo mnenie (nu, ili chto-to v etom rode...)

[Шази]

Lenor, рассуждай логически Тред как называется? Проза. Фанфик - это что? Проза. Ырр?

[Умфильбрин]

В первый момент я несколько оторопел от обрушившегося на меня шквала звуков и запахов. Большая зала вся была заполнена людьми, сидящими за длинными низкими столами и потягивающими пиво из тяжелых квадратных кружек. В центре залы столы были сдвинуты, по столешницам расхаживал взад-вперед высокий худой человек с несколько перекошенным лицом и громко, с выражением, читал балладу об Эльвиде и драконе.

"…могилы открылись и мертвые в муках,
проклятого посоха вечные пленники,
в великую битву вступили безумные,
Страх и смятение меж воинов сеяли...".

Слушатели заворожено глядели на рассказчика, который один успевал изображать и ужасную армию мертвецов, и панику воинов Эльвида, и самого Эльвида, сражающегося с "предводителем мертвых, покойником мерзостным". Позади актера, у стены за стойкой, сложив руки на пышной груди, стояла женщина, она вместе со всеми слушала балладу, время от времени сдувая со лба непослушную прядку рыжих волос. Справа и слева от меня, неширокие арки открывали проход в малые залы.

Поколебавшись несколько минут, я подошел к женщине за стойкой и спросил, не подскажет ли она, где мне найти владельца заведения.

- Эктора, что ли. Там он, – она мотнула головой налево, - в северном крыле. И не обращая больше на меня никакого внимания, вновь принялась сосредоточенно вслушиваться в напевное чтение баллады.

Я прошел через арку и оказался в полукруглом помещении, размером примерно вполовину большой залы. Народу здесь было поменьше. У стены на скамейке сидели древние старики и чадили длинными трубками, наблюдая за мальчиком лет двенадцати, который умело жонглировал краснощекими яблоками. За столиками сидело несколько мужчин помоложе и увлеченно о чем-то спорили, стуча кулаками по столу и потрясая пивными кружками, впрочем, с первого взгляда было видно, что спорщики настроены вполне мирно и до драки дело у них не дойдет.

Я огляделся, пытаясь угадать, кто из присутствующих может оказаться моим дядей и как мне лучше ему представиться. Вдруг откуда-то слева из-за столов выбежал коренастый, совершенно лысый человек, и посверкивая глазами из-под кустистых черных бровей, закричал басом, сделавшим бы честь и быку:

- Малютка Гил, у-у-ух, мальчик мой. Марим! Марим! Смотри, кто к нам приехал, скорей смотри. Маленький Гил, сынок старого Вомуза, помнишь Вомуза, Марим. Помнишь! - Он подскочил ко мне, схватил за руку и потянул за собой к столам.

- Смотрите, дедушки, смотрите, - он протянул меня мимо стариков, продолжавших невозмутимо курить свои трубки. - Я его вот таким вот помню. Кто бы мог подумать! Марим! Полтора десятка лет ни слуху, ни духу и вот он. Друзья, поднимем наши кружки за молодого Гилота, надо же малютка Гил вымахал выше меня. Я угощаю. Троекратное Ура!

Спорщики воодушевлено грянули: "Ура!" Застучали деревянные кружки, кто-то сунул мне в руки одну, полную темным, ароматным пивом. Из соседней комнаты появилась рыжеволосая женщина, оказавшаяся Марим, женой моего дяди, которая не видела меня ни разу в жизни. Это, впрочем, не помешало ей, всплеснув руками, трижды расцеловать меня, под одобрительные крики присутствующих.

- Послушай, Марим! Ты ведь знаешь, что я никогда не забываю лиц. Малютка Гил, еще ходить то толком не умел, как мы с тобой сюда переехали, а теперь какой вымахал. У-у-ух. Ведь вылитый Вомуз, как похож, а? – дядя наконец отпустил мою руку.
Я пожал руки всем присутствующим, получил не менее дюжины приглашений зайти в гости порассказать о том, как там дела в больших городах, и меня, наконец, отпустили. Я был так растроган столь неожиданно теплым приемом, что не мог сказать ничего вразумительного и некоторое время только и делал, что благодарил и кивал.

[Умфильбрин]

- Парню нужно поесть, а потом расспрашивайте его, о чем хотите, - сказала вдруг Марим и увела меня на кухню. Здесь ворожила худая, мрачного вида молодая женщина, оказавшаяся сестрой Марим. Она поставила передо мной миску с дымящимся супом, таким жирным, что в него можно было глядеться словно в зеркало, положила два ломтя хлеба и села рядом. Все время, пока я ел, она, не отрываясь, всматривалась в меня, как будто с некоторым удивлением. Словно для нее было странно, что человек может есть то, что она приготовила. Время от времени она спрашивала меня:
- Невкусно, небось?
И, получив отрицательный ответ, недоверчиво хмурилась. Тем не менее, даже столь пристальное внимание, не могло лишить меня аппетита и уже через несколько минут миска была пуста. Наевшись, я от души поблагодарил повариху, чем, кажется, окончательно подорвал её доверие ко мне.
На кухню вошел дядя. Он по-прежнему пребывал в прекрасном расположении духа, хотя и был чуть более спокоен.
- Ну что, Гил! Теперь ты сыт. И Мирим, наконец-то, позволила мне поговорить с тобой. Рассказывай, как там отец, мать, сестры. Что тебя привело в нашу глушь. Ну…ну…" - Дядя утер лоб платком.
Я рассказал ему коротко о нашей жизни в Вормсе, о том, что еду теперь учиться в Грейрок, и решил сократить путь и заодно навестить родственников отца. Дядя слушал вполуха, зевая и потирая глаза. Наконец, он прервал меня и сказал: "Гил, я вижу ты устал с дороги. Да на тебе просто лица нет от усталости. Давай-ка отложим беседу до завтра, а сейчас я попрошу Марим приготовить тебе комнату, хорошо?"
Мы поднялись из-за стола и прошли в большую залу. Посетители уже разошлись, и в зале остались только Марим, которая подметала дощатый пол жесткой метлою, и рассказчик с перекошенным лицом, сидящий с закрытыми глазами у стены.
- Эй, Каймер, - дядя потряс барда за плечо, - шел бы ты спать наверх, в комнату, еще простудишься здесь, да и спина затечет.
Каймер открыл глаза и улыбнулся нам кривоватой улыбкой.
- Нет, Эктор, я вовсе не сплю, я думаю, что рассказать людям завтра. Вспоминаю забытые места, память ведь уже не та, что раньше.
- Ну, Каймер, не тебе пенять на память, - сказал дядя, - сегодня четыре часа кряду представление давал. Лучший бард, по эту сторону Реки, уж ты мне поверь, Гил. Ты представляешь, Каймер, – это мой племянник! Пятнадцать лет не виделись, а сегодня как явился – я его сразу узнал, веришь или нет.
- Твоя память на лица, Эктор, ничем не уступает моей на слова, - Каймер улыбнулся, - хотя ты прав, пора идти спать, завтра будет много работы. Он потянулся и, скорчив ужасную физиономию, поднялся с лавки и ушел вверх по лестнице.
Дядя проводил его взглядом и сказал,
- Хороший человек, странный немного, не без этого. Но хороший, уж для бродячего артиста особенно. Они у меня уже третий год в это время останавливаются, и мне выгодно и им не в убыток. Веришь или нет, вся деревня сегодня собралась, я за год столько пива не продаю. А времена теперь тяжелые пошли, раньше, что ни день, так три- четыре человека приедут, на ночь остановятся и дальше, через лес, уезжают. а теперь дорогой через лес почти и не пользуются, страшно там теперь…ну да не к ночи разговор. Завтра обсудим, тем бо-лее ты сам туда ехать собрался, узнаешь что да как, может и передумаешь еще. Ну да ладно. Утро вечера мудреней – ложись отдыхай.

[Goredel]

Ребятки! Стебалово принимаете?

[Goredel]

Он лежал у меня на руках. Он становился все призрачней и слабее. Он умирал. Я боялась, что он умрет, не сказав самого главного. А его глаза уже давно потеряли блеск, лицо побледнело, дыхание стало прерывистым. Он умирал у меня на руках, а я ничего не могла поделать. Я не виню себя за это. Жизнь – это лишь подготовка к смерти, никак не иначе. Но я все же боялась. Я хотела было отпустить его руку и прикрыть в последний раз веки, но он заговорил. Слабый голос и разум его поведали мне историю мироздания, поколений, веков. Он говорил долго. Звучали разные слова: долг, рассудок, истина, цивилизация. Но не прозвучало в этой речи главных слов. Я знаю эти слова – они просты. Но я не стану говорить их, ибо в моих устах они прозвучат глупо. Вскоре он умер, так и не сказав самого главного. И этот ненужный остаток моей ненужной жизни я посвятила поискам человека, который смог бы сказать те слова, которые мне были нужны. Странно, что я искала именно человека.
Прошли годы. Сотни, а может и тысячи лет. А я все искала, переходя из одной жизни в другую. Я умирала и вновь возрождалась, я побывала во всех странах и цивилизациях. Обо мне слагали песни и легенды. Меня боялись и любили. Меня хранили и убивали. Я была женой императора, я была жрицей в египетском храме, я была обычной горничной, я была распутной девкой. Помню, как я была безумной вдовой. Я жила в пыльной мансарде, где-то на юге Франции, и каждое утро часами смотрела на голубей. Они взмывали в небо, высоко-высоко, их серые крылья будто касались облаков. Они приводили меня в восторг. Как легко! Взмахнуть крыльями и улететь навстречу Свободе. Всего лишь взмахнуть крыльями! Взмахнуть крыльями… Я падала стремительно и тихо. Удар о землю навеял странные мысли. Все. Нет больше свободы. Есть только толпа перепуганных людей, их крики, серена скорой помощи, кровь на асфальте… Но внезапно я улыбнулась. Ведь я ничего не теряю! А напротив, я приобрела новую жизнь. «Быть может, господь наградит меня теперь» - подумалось мне – «и я не буду больше человеком». Постепенно крики вокруг стали стихать, и я прикрыла глаза, чтобы не видеть этого грязного солнца. Я уже больше ничего не чувствовала. Последним, что осталось во мне от этой жизни, была иголка с какой-то дрянью, которую мне кололи в вену, тщетно пытаясь вернуть уходящую душу. Все кончено. Наконец-то все кончено.
Странное видение открылось мне после того, как я провалилась в пустоту. Белый свет, такой белый, что казалось я тону в молоке. Он не слепил меня, он дарил прозрение. И когда видения последних минут моей предыдущей жизни, наконец, покинули мои глаза, я увидела ангела. О что за чудо это было! Белый, белее окружающего нас света. Он протянул ко мне руки. Он приложил мою ладонь к своему сердцу и заговорил.
- Ты познала человечество. И прошли тысячи лет, но никто не перешагнул той грани, за которой привык находиться. Ты так и не нашла того, за чем спустилась в этот мир. Люди для тебя – прочтенная книга. От них ты больше ничего не узнаешь. Пришло время подарить тебе новый образ. Быть может, Высшее нужно искать в высоте?
Он сказал это и улыбнулся. И в то же время я почувствовала, каким легким стал воздух. Я увидела то, чего раньше не замечала. Я услышала то, чего не слышала никогда. О Господи! Я стала птицей! Свет мгновенно растаял, я осталась одна в бескрайней синей бездне. Я летела по ветру, я слышала шум собственных крыльев и была счастлива. Подо мной проносились города, леса, горы. Я видела других птиц много ниже себя. Я чувствовала, что мне ничего не угрожает, что в этом просторе я, наконец, услышу от кого-нибудь слова, о которых мечтала на протяжении тысяч лет. Так я летала до самого вечера. Когда закатное солнце бросило последний розовый блик на мои белые крылья и уснуло где-то за горизонтом, я медленно спустилась на высокий утес, одиноко нависший над морем. Ночь быстро укрыла меня своим одеялом. Я уже было надула перья на груди, как делает всякая птица, засыпая, но сзади раздался мягкий высокий голос. Я знала, что так кричат горлицы. И я даже понимала, что именно мне сказала эта горлица. Она поздоровалась со мной.

[Goredel]

Я ответила ей. Я даже не пыталась понять, как обычная горлица оказалась на высоте, которую осилит не всякий орел. Горлица была очень крупной, с сильными крыльями и необычно осмысленным взглядом. Она обхватывала лапами толстую мертвую ветку, которая еще в давние времена отломалась от старой сосны, росшей неподалеку. Я подлетела ближе. Птица взглянула на меня с интересом.
- Ты молода – сказала она – и господь одарил тебя крепкими крыльями для полета. Но… - тут она слегка запнулась. Видно было, что она размышляет – но ты не до конца понимаешь, зачем тебе нужен полет. Ведь так?
Я была несколько озадачена. А ведь правда! Зачем я умею летать? Я качнула головой, не промолвив не слова.
- Наш мир очень сложен. Это мир первозданной природы. Мы живем по ее законам. Пропасть между нашими законами и законами человеческими стала слишком велика.
Странно, но мне казалось, эта птица знает все обо мне. А голубь продолжал говорить.
- Если ты упадешь в эту пропасть, не поняв до конца второго мира, ты никогда больше не восстанешь из нее. Каждый строит себе мост над этой пропастью. Если хочешь, я помогу тебе…
Он замолчал. Его глаза сверкали в сумерках как две черные звезды. Я подумала, что все случилось не просто так. Этот голубь действительно нужен мне. Я только начинаю познавать этот сложный мир природы, мир убийств и выживания, и я могу никогда его не понять. Мне нужен учитель. И эта горлица была специально послана мне.
- Ты согласна стать моей ученицей? – спросил голубь.
- Да.
Мы разговаривали почти всю ночь. И этот разговор, Первый разговор, я помнила очень долго. А утром мы полетели. Мы летели почти без остановок. Только иногда спускались к ручьям за водой и к морю за рыбой. Горлица была гораздо меньше меня, но ничуть не слабее. А скорость ее позволяла мне судить об истинном стремлении. Иногда даже я не мола развить такой скорости, а ведь мои крылья, по словам голубя, созданы для полета. Но вскоре он научил меня этому.
- Нужно лишь лечь на воздух и укрыться ветром, и лететь, лететь. Тогда ты почувствуешь истинную скорость. Скорость ветра, звука, света… Расслабь крылья. Они должны быть тоньше листка бумаги, но крепче слоновьего бивня. И тогда ветер сам поднимет и понесет тебя.
Я следовала его указаниям, и теперь уже почти перестала отставать. Но главное, я стала понимать самую сущность полета. Раньше это была обычная птичья скорость, и ничего больше. Но теперь я чувствовала единение с природой. Стоило сделать так, как наказал мне мой учитель, как приходило восхитительное чувство легкости и свободы, которое я стала так ценить. Теперь не мышцы, а сам ветер держал мои крылья. Голубь научил меня еще очень многому. Это были и простые жизненные мудрости, и что-то более сложное, непонятное. А однажды он сказал:
- Ты многому научилась. Твоя жизнь теперь в твоих руках. Мне больше нечего тебе сказать. Но нас ждет дальняя дорога.
- Куда же мы отправимся, учитель?
- О! Это место сокрыто от тех, кто к нему никогда не стремился. Я знаю, ты уже много лет в поисках, и ты ищешь то, на что никто не способен. Возможно, именно там ты найдешь то, что искала.
- Как оно называется, это место?
- У него нет названия. Ибо каждый выбирает свою цель, и зовет это место относительно нее.
- А где мы его найдем?
- Мы полетим на восток. Мы должны перелететь горизонт, и войти в самое сердце бытия – туда, откуда исходит солнце. Тогда ты найдешь ответы на оставшиеся вопросы. А теперь полетели. Нас ждет долгий путь.
Он взмахнул крыльями, я рванулась за ним. Мы поднимались все выше и выше. И вот уже воздух стал холоднее, кристаллики льда оседали нам на перья. Над нами было солнце, а внизу расстелилось иссиня-черное море. Расстояние не позволяло увидеть даже малое движение на поверхности воды. Только темное глянцевое полотно. Мы летели быстро, очень быстро, так, что за нами не успевал даже ветер. Я была на пределе блаженства: я летела быстрее облаков! Рядом со мной был мой мудрый учитель. Он задумчиво смотрел в даль, холодную, прозрачную. По вечерам, проводив ко сну красное солнце, мы спускались на ночлег. Обычно мы проводили ночи в горах или на скалистых утесах. Так прошла неделя. Учитель поведал мне много мудрых и интересных историй, которые я так любила. Но однажды все изменилось. Мы летели уже несколько часов, солнце начало всходить. Каждое утро мы любовались этим зрелищем: сначала нежный розово-сиреневый полукруг, а после уже величественный диск, яркого красно-золотого цвета. Восход особенно нравился мне из того, что научил любить меня мой учитель. Я смотрела на солнце не отрываясь, я приветствовала его, желала ему доброго утра. Но громкий пронзительный крик заставил меня обернуться. За нами летел ястреб. Огромный, страшный, с острым клювом и крючковатыми когтями. Ни одна мысль не успела промелькнуть у меня в голове, как птица набросилась на голубя. Я была гораздо крупнее ястреба, и он попросту выбрал жертву слабее меня. Но боже! Как жалела я о том, что это не я маленькая горлица! Я налетела на ястреба и стала изо всех сил бить его клювом. Я пыталась вырвать из его когтей слабеющего голубя, но у меня ничего не получалось. А ястреб трепал в своих лапах почти безжизненную птицу, и снова я смотрела на гибель и не могла ничего поделать. Но раньше я не винила себя в этом. А теперь… Господи, что происходило со мной теперь! Я безумно кружилась в дожде окровавленных голубиных перьев и кричала, кричала. Ястреб убил того, кто научил меня этой жизни! Убил жестоко, быстро, невозвратно. Он взял мертвое тельце голубя покрепче и улетел к своему гнезду. А я осталась одна, совсем одна, в этом жестоком, едва познанном мире. Я взлетела повыше и сложила крылья. Упасть камнем в море – вот чего я хотела. Убиться, и больше никогда не возвращаться к жизни. Я кинулась вниз с оглушительной скоростью. Но случилось нечто! Я летела не вниз, а вверх, против своей воли, будто какая-то сила подхватила меня. Ветер распахнул мои крылья, будто силой заставляя лететь. И пока я, еще сбитая с толку и напуганная, пыталась с ним совладать, странные мысли посетили меня. Я ведь не имею права погибать, не познав жизни. Я не готова еще к смерти. Мой долг перед учителем – найти эту загадочную страну, к которой он меня так и не привел. Ведь он любил меня. Я чувствовала сильную горечь утраты. Это было новое чувство для меня, и оно не покидало меня очень долго. Я смирилась со всем, и решила продолжить путь. Я летела на восток. Годы, годы… Они летели за мной. Каждое утро я встречала солнце, как и в тот злопамятный день. Я летела в надежде, что кто-нибудь когда-нибудь скажет слова, которые были бы главными, важнее которых ничего не могло бы быть в этом мире.

[Goredel]

Вот. Попробовала. Скажите, получилось али нет?