[АРктика]

Хемсворт, который Крис - очень славный. И в костюмчике, и в футболке, и топлесс. Черты лица у него плюс-минус классические - и одновременно неуловимо простодушные. И эта линия волос надо лбом, которая самым естественным образом превращает его лицо в сердечко!

И грация, стройная красота очень сильного человека, которую, конечно же, первыми заметили режиссёры, но назвал её по английскому её имени первым, кажется, всё-таки Том, вот прямо так и сказал: В Крисе есть grace

Ты так мимишно написала, что даже меня, спокойную к Хемсу, пробрало))
А Томочка - он вообще видит красивое, кажется, во всех людях))

Сам по себе эпизод ничего, тоже впечатляет...

Сравнила. Слушай, пробирает! Хотя и в "оставшемся" варианте тоже от того, какими глазами Локичка смотрит на отца - все внутри переворачивается. Хотя там "признаний", да, гораздо меньше.

Этот вырезанный варик еще драматичен тем, что Один не просто мирно уходит. Получается, Хела разрушает мир братьев от самого основания. До мурашек.
Но Локи в сортире я Тайке все одно не прощу(((

Можно не хрень. И даже нужно! Но их ничем не испортишь, всё украсят [emoji3590][emoji496]

Блин, хочу себе конверсы как у Доктора, но пока так и не решилась прошлым летом. Ну посмотрим.
______________________________________

а вообще я принесла финал вчерашнего фф)

— Что, милая?
— Не могу уснуть.

Эдит, похожая в своем пеньюаре и с распущенными по плечам золотыми кудрями на девочку, скользнула к постели мужа, откинула одеяло и быстро забралась под него. Томас тепло улыбнулся. Его Эдит могла быть такой: тихой и благовоспитанной барышней днем, и ночью — забывающей о приличиях игривой кошечкой. Однако это ему только нравилось. Как например, на почте…

При этих воспоминаниях молодой баронет завозился на кровати и вздохнул, гладя жену по волосам. Ночь в почтовой гостинице была волшебной. Он хорошо помнил волнение и смущение Эдит, помнил, как целомудренная весталка, освоившись, превратилась в дерзкую львицу. Такой он жену еще не видел. В памяти также всплыло воспоминание того, какой грандиозный скандал закатила Люсиль в день их приезда домой.

Люсиль… При воспоминании о ней сердце кольнуло болезненным упреком. Сестра всегда занимала в его жизни особенное место. Обособленное, мягко выражаясь. С ней он переживал и голод, и нищету, и болезнь, и… радости первой любви. Она во всех смыслах заняла место первой женщины, но с появлением в его жизни Эдит пьедестал первой и лучшей померк и растаял, возродившись в новый. Вспоминая об этом сейчас, Томас осознал и то, что ему очень сильно захотелось прикоснуться к лежащей рядом Эдит, погладить теплый бархат обнаженной кожи, почувствовать пульсацию жилки на шее… может даже не пальцами, губами…

А ведь после этой ночи на почте у него больше ни с кем и ничего… Черт. От осознания этого стало сухо во рту, а щеки обожгло жаркой волной. Шарпу хотелось повторить этот опыт, и вместе с тем кто-то точно нашептывал ему, что такие повторения лучше устраивать вдали от Аллердейла. Вдали… Да только как устоять от желания поцеловать любимую женщину, когда она так близко, глубоко вдохнуть исходящий от ее волос запах мяты…

Первое, что он сделал — устроился поудобнее, зарывшись носом в золотые кудри Эдит. От глубокого вдоха закружилась голова, отчаяннее и скорее застучало сердце, жаждущее любви.

— Ты спишь, Эдит?
— Ммм… уже нет…
— Это хорошо…

Эдит вздохнула и открыла глаза.

— Что ты… что ты делаешь?
— А ты против? Я так по тебе скучал… — Томас развязал завязки пеньюара у шеи и спустил белоснежную ткань с плеча жены, покрывая его поцелуями. Та запустила пальцы в кудри супруга, привлекая его ближе. Этот жест-приглашение дал ему возможность безо всяких слов понять, как он желанен. Как любим. Как она ждет его. Осознание этого прокатилось по телу точно огненный шар, от жара которого не жалко было сгореть.

Расшнуровывая дальше пеньюар молодой женщины, Томас закрыл поцелуем ее губы, что вышло долго, увлеченно и гораздо жарче, чем предполагалось вначале. За окном пронзительно засвистел ветер, но влюбленные даже не обратили на это никакого внимания.

Целуя жену, Шарп понимал — теперь все правильно, и все во вселенной находится на своих местах. Ему было легко прикасаться к ней, сердце не мучило ощущение неправильности и неопределенности, каковое посещало его, когда Люсиль ласковой кошкой льнула к его рукам. В последний раз было именно так. Да, он не был ангелом, однако впервые за долгое время ему было обжигающе стыдно перед женщиной, открывшей дверь их с Люсиль комнаты ровно в тот момент, когда он держал сестру в объятиях…

— Прости меня. — тихо прошептал Томас в губы Эдит перед следующим поцелуем. Та прикрыла глаза и на какое-то время мир для влюбленных перестал существовать.

Но из эйфории обоих вывел сильный толчок. Старый дом пошатнулся, кажется, от самого основания. Задрожали даже оконные стекла, вызванивая тревожную трель. Эдит боязливо прижалась к Томасу, и тот погладил ее по голове, закрывая собой. 

Тем временем дверь спальни с грохотом распахнулась, и откуда-то потянуло сыростью и гнилью. Томас повернул голову и оторопевше замер: на пороге стояла сестра. Именно такая, какой он видел ее в склепе последний раз несколько дней назад — в сорочке с бурыми кровяными пятнами и застывше спокойным выражением лица, точно похоронная маска. Шарп быстро сел, заслоняя собой Эдит.

— Ты… — Люсиль ткнула пальцем куда-то за спину брата, — отдай ее мне. Она разлучила нас… Именно она поставила стену…
— Опомнись, Люсиль! — Томас резко поднялся (Эдит попыталась потянуть его за руку, чтобы он сел обратно). — Нам обоим нужно было жить дальше.

За дверями спальни что-то сыпалось и скрежетало, слышны были причитания миссис Фэрли и голос Эдварда, дикий, непохожий на себя: «Багровый Пик проснулся!» 

И снова скрежет. Если это тот плач и скрежет зубовный, о котором маленькой Эдит когда-то читала мать, то девушка знала, к чему все идет. Но все, что она могла делать, это тянуть Томаса обратно, пытаясь сдерживать противную дрожь по всему телу.

Дом вновь содрогнулся, как от чего-то тяжелого, когда Люсиль припечатала:

— Отдай ее мне, и Аллердейл будет жить.
— Ни за что.

Люсиль вдруг скривилась. Темные глаза наполнились слезами.

— Я… я ведь любила тебя. Любовь выжгла все внутри, превращая меня в монстра и мою жизнь в ад. А она этот ад усилила.
— Люсиль… — Томас пытался что-то сказать, но его прервал нечеловеческий крик, в котором он поначалу даже не узнал голос сестры.
— Ты обрек Аллердейл!
— Нет! — воскликнула Эдит в отчаянии. — нет!

Пол под ногами внезапно стал рушиться. В какой-то момент Эдит поняла, что туда падает и ее противница, увлекая за собой Томаса… Скрежет, стук… и тишина.

***
— Проснись! Проснись, Эдит…

Она медленно открыла глаза. Взгляд не сразу сфокусировался, поймав встревоженное лицо Томаса, нависшее над ней.

— Ты кричала… — мягко заметил Томас, поднимая упавшую на пол книгу. Это оказалась книга какого-то современного, таинственного, но жутко (во всех смыслах) модного автора о призраках, падении старинного дворянского гнезда и сопутствующих этому событию ужасах. Молодой баронет неодобрительно покачал головой.

— Попрошу миссис Фэрли выбрать тебе в библиотеке другую книгу. Тебе ведь после этой приснился кошмар, да?

Эдит вздохнула и кивнула.

— Люсиль… она утащила тебя под землю. Она требовала забрать меня, но ты ей не дал…
— Люсиль? — Томас непонимающе посмотрел на жену и присел рядом. — Люсиль в Америке уже год. Помнишь, она вышла замуж? Я вчера получил письмо, она передавала тебе привет.
— Люсиль? Мне? Прости, но она же меня ненавидит…
— Ммм… Справедливости ради, она действительно ревновала тебя ко мне, и это объяснимо — миролюбиво заметил Томас, — мы очень долгое время жили только вдвоем и через многое прошли. Но я рад за нее, что она первая смогла вырваться из этой фамильной развалины. Но ничего, скоро вырвемся и мы.

Он передал жене газету. Глаза Эдит быстро пробежали по строчкам. Газета была сегодняшняя. На первой полосе значилась заметка о прогрессивном изобретении, облегчающем копание почвы при строительстве, значилось имя ее супруга и далее шли еще какие-то перечисления.

— С газетой Эдвард принес письмо, — продолжал Шарп. — Мы едем в Лондон, Эдит. Мы будем вместе. Наш ребенок родится не в этом мрачном и сыром углу. У меня получилось, понимаешь?..

Она кивнула, вытирая слезы, и бросилась мужу на шею. Морок рассеялся. Она впервые могла сказать, как же прекрасна и радостна реальность. Конечно, ее грызло то, что муж гордо отказывался от денег, оставленных ей отцом — на эти средства они могли переехать в Лондон еще до замужества Люсиль. И вместе с тем, Эдит была рада, что дело всей жизни Томаса дало свои плоды. Только…

— Томас, скажи честно — у тебя было ли что-то с сестрой?

Ей показалось, что серо-голубые глаза ее мужа стали еще больше, а обычно бледные щеки залил румянец.

— Что же может быть между братом и сестрой, милая?
— Ничего кроме братско-сестринских уз, и правда. — умиротворяюще улыбнулась Эдит.