Автор(ы): kagero
Написано: 10.2.2004
Рецензия Ольги Брилевой (kagero) к «Возвращению Короля»
kagero
Возвращение Короля или Повесть о Дружбе и Недружбе
Наконец-то мы дождались. Кто-то очарован вконец, кто-то, наоборот, разочарован, а самое смешное – что я, кажется, не могу определиться. Восторгов, подобных тем, которые были во время просмотра «Братства» и «Башен», я не испытала. Фильм доставил немало удовольствия, но по степени эмоционального накала не перекрыл двух предыдущих моих «фаворитов» — «Убить Билла» и «Матрица: Революции».
Тем не менее, ни на «Билла», ни на «Матрицу» я не ходила по второму-третьему разу. А на «Возвращение короля» пошла. Этот фильм надо кушать особенно внимательно, разглядывая детали.
Да, фильма не без недостатков. Да, то и дело вспоминался анекдот «Я слышала, что им делают обрезание – но не до такой же степени!». Да, кое-что сделано даже не помимо, а супротив буквы Толкиена: например, там, где в тексте Голлум близок к раскаянию, а Сэм своей грубостью внезапно ожесточает его, в фильме ровно наоборот — Сэм застает Голлума обдумывающим свое предательство, его гнев совершенно законен и оправдан, а вот Фродо сочувствует мерзавцу совершенно напрасно. И многое другое («тропы мертвых», покойнички на Пеленнорском поле, Денэтор, затя-а-а-анутые драки с Голлумом), от чего у меня линия рта слегонца кривилась во время просмотра. Нельзя сказать, что я готова подписаться под кредо Лэймара. Фильм есть в чем упрекнуть, но…
Но я не буду. Потому что «в целом» — самое оно. Пи Джей поймал неуловимого духа борьбы и надежды.
Кроме того, ряд этих отступлений относится к разряду «хулиганство» — и это я очень люблю, ибо чувствую в хулигане Пи Джее родственную душу. Отсылки к «Спасению рядового Райана», «Безумному Максу-2» и «Империя наносит ответный удар», конечно, к необходимым изменениям не отнесешь – но они мне безумно нравятся. Я знаю, что многие моих увлечений не разделяют (как правило, их раздражает и мое собственное хулиганство), но это их право. Без других же отступлений обойтись нельзя: например, пресловутая сцена с изгнанием Сэма должна показать нам то, что явлено в книге, а в фильме не присутствует столь явственно, потому что внутренний мир героев не кинематографичен. Эта сцена должна показать нам, как на Фродо действует кольцо. В первых двух фильмах это действие представало как эмоциональные мучения, главным образом страх, и физические: Фродо не спит, цепочка Кольца стирает ему шею в кровь, он забывает все хорошее и доброе. Но Фродо изменяется и нравственно, вот чего мы до сих пор не видели. Если бы не эта сцена, «Кольцо моё!» в финале смотрелось бы неестественно и внезапно (уж сколько раз твердил миру, что Пи Джей снимал фильм для всех, а не только для тех, кто читал книгу!). А с этой сценой нам раскрывается «эволюция зла в одной, отдельно взятой душе». Начинается все с жалости, сочувствия к Голлуму. И не просто сочувствия – Фродо ПОНИМАЕТ, что это такое – жалеть себя почти упоенно, и постепенно замыкаться в своем мирке, где существуют двое: я и «моя прелесть». Недаром фильм открывается историей «происхождения Голлума». «И мы плакали, да, моя прелессть, плакали от одиночества…». И в решительный момент – становится против друга на сторону Голлума. Потому что голос «внутреннего Голлума» соединяется с голосом Кольца: не может быть, чтобы Сэм не хотел Кольцо, Кольцо невозможно не хотеть, его все хотят – но Голлум, по крайней мере, откровенен. И Фродо все больше склоняется в сторону Голлума. А когда Сэм произносит роковую фразу – «Я мог бы понести… взять его у вас…» — Фродо отсылает его: борьба с собственным «внутренним Голлумом» и с Голлумом настоящим и без того слишком мучительная; третьего Голлума в лице Сэма ему не потянуть! Фродо уже смотрит на вещи глазами Голлума, а с точки зрения Голлума в каждом сидит Голлум, каждому диктует. Они отражаются друг в друге до бесконечности, как два зеркала, поставленные напротив, эти Голлумы с их дурными рефлексиями по поводу себя, любимых.
Что спасло Фродо? Смирение и простота Сэма. Послали – заплакал, но пошел. А если бы не пошел? Если бы Голлум завязал с ним новую потасовку, на чьей стороне в тот миг оказался бы Фродо – на узком пятачке, над пропастью? И какую обиду затаил бы Сэм – ведь кто-то же сожрал этот хлеб, а Голлум лембасов не ест – значит, это Фродо? И вот это выражение на лице, когда он находит лембас – знаете, как человек, из которого занозу вынули: боль пополам с облегчением: Фродо не подлец, а слепец! Но тогда он слепой – идет в ловушку! И – ярость, прекрасная, чистая ярость хорошего человека, столкнувшегося лицом к лицу со всей мерзостью зла. Сумел бы Сэм победить Шелоб, если бы в нем была в тот миг не эта ярость, а сопливая обида, если бы и в нем сидел Голлум?
Это я все к чему – к тому, что в фильме, как и в книге, звучит тема Промысла, который действует неявно, но твердо. Все ad majorem Dei gloriam, зло оборачивается добром, а слабость – силой. И наоборот. Как Сэм и Фродо прошли бы мимо орочьей крепости, если бы ее насельники не передрались из-за мифрильной кольчуги? И что делал бы Сэм, если бы Голлум не сорвал у Фродо кольцо с пальца?
Кстати, вот еще одна переделка, против которой я не возражаю: схватка Фродо и Голлума за Кольцо над пропастью и падение ОБОИХ. Кинематограф – это все-таки искусство эффектности, он должен ПОКАЗАТЬ то, о чем книга РАССКАЗЫВАЕТ. Фродо ПАЛ, как и Голлум. В определенном смысле – пал ниже, чем Голлум. В иерархии грехов духовная гордыня «весит» больше, чем «похоть очей»; для Голлума Кольцо – это все-таки не более чем личная, частная «прелесть», а Фродо знает о нем больше и желает большего. Поэтому они летят в пропасть вместе – но у Фродо есть еще за что зацепиться. И это не только желание жить – как раз жить, в смысле длить биологическое существование он больше не хочет, он посматривает туда, вниз без всякого страха. Но у него есть Сэм, верный друг, и теперь между ними наконец все ясно и чисто теперь, когда Кольца нет. Последним взглядом Фродо просит прощения – за мерзость, совершенную по отношению к Сэму и за то, что он чуть не пустил псу под хвост все труды, страдания и жертвы своих друзей. Он понимает, что единственное искупление тут – смерть.
И он понимает, что смерти недостаточно, чтобы искупить все это. Надо жить и продолжать смотреть им в глаза. И первому – Сэму. Нужно принять тяжкое бремя его прощения, чтобы обнаружить: это бремя легко; это иго – благо.
«Не смейте отпускать!» — Сэм, доселе смиренный и преданный слуга, в этот момент властно приказывает своему другу жить. «Тянитесь, мистер Фродо, тянитесь!»
Фродо не мог спасти себя сам – ни от искушения Кольцом, ни из пропасти. От первого его спасает Промысел, действующий через врага («если рука твоя соблазняет тебя» – да, да, и геенна присутствует в сюжете буквально), от второго – тот же Промысел, действующий через друга. При этом все трое – и друг, и враг, и спасаемый – совершенно свободны в своих проявлениях. Такова воля Сэма, чтобы в один момент подставить спину: «Я не могу нести Кольцо, но я могу нести вас!», взять на себя роль «брата осла», а в другой момент – протянуть руку и вполне сержантским окриком привести друга в чувство (а ведь Сэм писан, по признанию Толкиена, именно с простых английских солдат и унтер-офицеров). И такова воля Фродо, чтобы эту протянутую руку принять и тянуться за ней. И спасение состоит не в одиноких рефлексиях, а в соработничестве.
Вообще, для меня линия Сэм-Фродо заслонила все остальное, в том числе и боевку, по поводу которой столько ахов. Я заранее скрежещу зубами, воображая себе количество грядущего слэша на эту тему, но не могу не признать, что за слэшерами есть одна сермяжная правда. То есть, слэш – это полный отстой по всем пунктам, но если смотреть на него просто как на лакмусовую бумажку, то мы увидим, какой сипец в нашем обществе пришел такому, казалось бы, основополагающему понятию как «дружба». По меркам того времени, когда Толкиен задумывал и писал ВК, между дружбой и просто приятельством – «дистанция огромного размера». Ровесник Толкиена Льюис в своей книге Four loves причисляет дружбу к разновидностям любви, а впрочем, он, как и я, жалуется на ее нехватку в современном ему мире J. «В старину дружбу считали самой полной и счастливой из человеческих связей. Нынешний мир ее лишен. Конечно, все согласятся, что кроме семьи мужчине нужны и друзья. Но самый тон покажет, что под этим словом подразумевают совсем не тех, о ком писали Цицерон и Аристотель. Дружба для нас — развлечение, почти ненужная роскошь. Как же мы до этого дошли?
Прежде всего, мы не ценим дружбы, потому что ее не видим. А не видим мы ее потому, что она из всех видов любви наименее естественная, в ней не участвует инстинкт, в ней очень мало или просто нет биологической необходимости. Она почти не связана с нервами, от нее не краснеют, не бледнеют, не лишаются чувств. Соединяет она личность с личностью; как только люди подружились, они выделились из стада. Без влюбленности никто бы из нас не родился, без привязанности — не вырос, без дружбы можно и вырасти, и прожить. Вид наш с биологической точки зрения в ней не нуждается. Общество ей даже враждебно. Заметьте, как не любит ее начальство. Директору школы, командиру полка, капитану корабля становится не по себе, когда кого-нибудь из их подчиненных свяжет крепкая дружба. (…) Сентиментализм и романтизм восстановили в правах природу и чувства. Поклонники «темных богов» опустились еще ниже, и к дружбе они уже начисто неспособны. Все, что считалось доблестями дружбы, работает теперь против нее. Она не знает лепета, нежных подарков, слез умиления, любезных поборникам чувства. Она слишком светла и покойна для поклонников низких инстинктов. По сравнению с более природными видами любви она жидка, пресна, бесплотна, это какой-то вегетарианский суррогат». Ну вот, полезла за цитатой и обнаружила следом то, что сама же хотела и написать: «Те, кто видит в дружбе лишь скрытую влюбленность, доказывают, что у них никогда не было друзей». Бедные, бедные наши слэшеры.
Если «Лэ о Лэйтиан» — это великая баллада о любви, то «Властелин Колец» в той части, где речь идет о Фродо и Сэме – баллада о дружбе. Настолько большой, что в наш век, когда «проведенная вместе ночь – еще не повод для знакомства», трудно представить себе, что между двумя людьми, которые понимают друг друга с полувзгляда, нет никакой чувственности. Что за вот этим поцелуем, который дарит Фродо Сэму, нет «всего такого». Снова цитируя блаженного Льюиса, «Объяснить надо не то, что наши предки обнимались, а то, что мы теперь не обнимаемся. Мы, а не они нарушили традицию».
Уже потому фильм хорош, что эта линия получилась прекрасно. «Северное мужество» нам явили в «Двух Башнях», здесь было уже скорее логическое завершение: «Вперед на смерть! Смерть! Смерть!», а вот тема дружбы красной нитью проходит то тут, то там. «Никогда не думал, что умру, сражаясь бок о бок с эльфом!» — «Как насчет «бок о бок с другом?» — «На это я согласен». «Я знал, что ты найдешь меня… и похоронишь» — «Нет, я тебя спасу!». Сэм и Фродо как бы отражаются в своих друзьях, Мерри и Пине, Гимли, Леголасе и Арагорне. И еще одна Пи-джеевская «отсебятина», «За Фродо!» в устах Арагорна – по-моему, просто великолепна.
И, кстати о «клифф-хэнгерах» и ложных концовках: а сколько их у самого Толкиена? Ведь пятая часть романа кончается «ложной смертью» Пина, а четвертая – тем, что Фродо живым попадает в руки врагу (и на протяжении всей пятой ни гугу, выкрутился он или нет!). Так что Пи Джей со своими затемнениями скорее следует традиции, нежели нарушает ее.
Линия Денэтора, при всем моем ею недовольстве, я понимаю, почему и зачем сделана. «Чтобы не жалко было» — это кое-кто погорячился. Пи Джей не тот челловек, чтобы руководствоваться этим принципом (по крайней мере, ТОЛЬКО этим принципом). Дело еще в том, что Гондор конца Третьей Эпохи – это «римская империя времени упадка соблюдала видимость полного порядка». Но это мы, читатели, знаем, что некогда Гондор и Арнор составляли единое королевство, что Минас Моргул был нуменорской крепостью, отобранной врагами (хотя в архитектуре его явственно проглядывают гондорские черты – но это видно только фанатскому глазу), что последний король Гондора свихнулся и умер в подвалах этого самого Минас Моргула. А фильм рассчитан, повторяю, не только на тех, кто читал «Хроники королей и наместников» в Приложении. Поэтому Джексон идет напролом и упадок державы показывает через упадок правителя. Потому что «Римская империя времени упадка» это у нас кто? Всякие там Калигулы, Нероны, Коммоды и прочая прелесть. И вот Джексон показывает нам этакого правителя эпохи Возрождения, маккиавеллиевского Государя. В противовес истинному Королю, который, значицца, проливает пот и кровь как простая пехтура, он ходит в мантии с отороченными соболем рукавами (хоть и носит под ней кольчугу для закалки тела), не торопится в горячий бой, а с сыном обращается по принципу «бей своих, чтоб чужие боялись». Оно, конечно, много лучше было бы действительно показать, как от неописуемой ответственности и гордости медленно съезжает крыша у хорошего человека, да вот беда: средствами кинематографа это никак не сделать. Если бы в фильме показали «книжного» Денэтора, его сумасшествие выглядело бы таим же внезапным и неправдоподобным, как падение Фродо без сцены с изгнанием Сэма.
Хотя я охотно признаю, что Денэтор – мягко говоря, не жемчужина фильма.
Жемчужина – бесспорно, Теоден. Увы, он переигрывает Арагорна. Ему не хватает эльфийского лоска, но в нем преизобилует истинно королевская харизма. Видимо, это пришло от актера, а не от режиссера – сцена, где Теоден «благословляет» пики воинов ударом меча, оказывается, придумана самим Бернардом Хиллом.
Что лишний раз доказывает, какая умница Пи Джей и какой он хороший постановщик: это тоже часть режиссерского искусства: понять, когда актеру можно и нужно дать волю.
И, между прочим, я планирую четвертый поход – пока «Последний самурай» не вытеснил «Короля» с экранов.
