[Estell Greydaw]

Лесной принц
навеяно песней Лоры Провансаль "Лесной принц"

Солнце садится. Закат умирает над деревьями, и легкая дымка опускается на луг, на опушку леса... Еще не осень, но в душе моей словно листопад...
Первая звезда зажглась над зубчатой, похожей на гребень, кромкой леса. Пахнут травы.
Покой.
Я иду по некошеному лугу к лесной опушке. Колоски щекочут ноги, юбку пришлось высоко подоткнуть, и я чувствую себя совсем юной девочкой. Как тогда, много, много лет назад...
Луна струит свой бледно-серебряный свет на лесные травы, на поляне тихонько журчит родник.

Я знаю - скоро. Не замечу, слишком тонок этот миг, когда на луг ступает законный владыка леса. Он будто прилетает сюда туманом, он будто выходит из лунных лучей и теней, из-под крова листвы...
Давно, давно...
Лес этот зовется вековечным, он, говорят, почти так же стар, как мир. И лес этот людям чужд, неприветлив к ним. Здесь - королевство Древнего народа, иногда можно увидеть их - издали; в тумане или в пляске осенних листьев мелькают смутные тени, звучит дивная музыка, грустная и завораживающая. Им нет до нас никакого дела, и они очень не любят, когда смертные пытаются нарушить их границы.
Много лет назад я заблудилась в этом лесу - маленькая девочка перепугалась волчьего воя (и то ненастоящего - сверстники подшутили) и побежала, не разбирая дороги, в самую чащобу. Конечно же, заблудилась.
Я бродила до вечера, и лишь когда закат вызолотил верхушки деревьев, всякая надежда исчезла. Я упала на мох и сырую траву под буком и заплакала.
И легкое прикосновение... я подняла глаза. Сквозь муть слез увидела его... Кто это, я поняла сразу - люди не могут быть такими... иными. Он словно чуть светился в полумраке, его глаза, серые-серые, казались прозрачными и пронзительными... В первый же миг он словно проник ими в самое мое сердце, прочел в нем все, что хотел. Был ли он прекрасен? Не знаю. Его красоту мерками людей не измерить. Он - другой.
На светлых волосах, похожих на солнечный свет, обливающий листву в летний полдень, сверкал тоненький серебряный обруч. Я не могу описать его лицо; да и сам он весь неуловим для слов - игра света и тени, пляска листвы, сверканье росы, шепот ветра...
Он знал язык людей и говорил со мной о многом.
И песни его казались журчанием родника и шелестом листьев... Но чувствовалась в них какая-то вечная, пронзительная грусть. Я спросила его, отчего это.
"Оттого, что наш народ бессмертен", услышала я ответ. И удивилась: да почему же это должно быть так грустно?!
"Мы помним все, но спустя века от нас останутся только тени, и сгинем мы, лишь когда сгинет мир... знаешь, там, далеко за морем, есть Благословенная Земля, туда уходим мы, когда уже невмоготу нести груз прожитых лет здесь, в смертных землях... Туда стремятся наши сердца, и мое... но мне тяжко и покинуть мой лес. Я останусь здесь до конца времен, или пока существует лес..."
И грусть его проникла в мое сердце... А он говорил: "Вы, люди, для нас как мотыльки, ваше прошлое хранит лишь слово - оно переходит к вам по наследству, и все минувшее кажется сном. Мы же помним все, и для нас нет ни прошлого, ни будущего - лишь вечно длящийся миг настоящего. Мы не замечаем течения времени, пока мы полны сил."
И я понимала, что для него уже настает осень, и скоро увянет корона из листьев, в которой он однажды явился мне, рассыплется в прах. И он, истаявший до призрачной тени, будет бродить по этим лесам... если только не уйдет за море.


Эстель Грэйдо