[Ойлоссэ]

Нифига себе, ребята. Ну вот просто нифига себе.
Я бы даже сказала, что крышу сносит, но крыши давно нет, сносить нечего.
Даже стесняюсь свои пять копеек добавлять, но коль скоро они сегодня на Новокузнецкой у фонтана придумались, добавлю.


Был мир, в мире была Вселенная, во вселенной галактика, в галактике планетарная система, в планетарной системе желтая звезда и пятая или шестая от нее планета. Планета как планета, все как полагается - кислородная атмосфера, разные формы жизни, бла-бла-бла. Жизнь там эволюционировала-эволюционировала и доэволюционировала до довольно странной формы индивидуального сознания, обладатели которого не приспосабливались к окружающей среде, а приспосабливали среду под себя. Вышло им это потом жирным боком, но об этом позже.
Были они, естественно, смертны. Кто-то раньше, кто-то позже, кто-то больно и долго, а кто-то легко и быстро. "Быстро" и "легко" вообще понятия взаимосвязанные. И вот эта проблема смертности так или иначе беспокоила всех. Они напридумывали разных красивых концепций, присовокупив к ним в историческом процессе еще и морально-нравственную мотивацию - дескать, живи хорошо, и будет тебе после смерти на небесах личный тропический остров, длинноногая мулатка (некоторые так больше сорока мулаток зараз обещали) и клубничный дайкири. Воевали за эти свои концепции, ну, за концепции-то, конечно, для вида, а на самом деле за пожрать повкуснее и побольше да поспать в теплом месте, да чтобы не трогал никто. Сначала воевали на дубинах, потом стали на мечах, потом на быстрых блестящих самолетах и атомных бомбах, ну и другого всякого оружия напридумывали, а философы с художниками оплетали всю эту красоту мишурой искусства, выискивая в последнем хрипе умирающих ноты музыки высших сфер.
И вот жил там один... ну, назовем его для простоты мальчиком. Жил, значит, мальчик. Ну, то есть, сначала он родился, потом подрос, потом еще подрос, встретил девушку, влюбился, все как полагается. Мальчик был умненький и культурное наследие предков с большим интересом изучал. Ознакомился с разными философскими системами, кое-что отверг, кое-что принял к сведению, но, в общем, так и остался с... а, тут надо еще сказать, что всю жизнь грыз его где-то на самом донышке сердца червячок, или, вернее, пиявка, большая такая, жирная пиявка сомнения в правильности системы. Но мальчик понимал, что он не самый умный, ставить систему под сомнение - не его дело, и вообще решил в конце концов, что так и надо. Остался, значит, со своим непониманием происходящего, не помогла философия. Все-то ему казалось, что ошибаются люди вокруг, почти все. Что счастье, мир и благоденствие где-то рядом, но рядом только пока, потому что с каждым днем, с каждым событием все вокруг уходит все дальше и дальше от правильного ответа.
Мальчик подрос еще, стал юношей, и закружил его вихрь житейских забот - друзья, проблемы с родителями, и сердце болит, все в больницу отправляют, и сессия как кирпич с неба свалилась, и девушка любимая на злейшего врага заглядывается. Тут не до непонимания происходящего, выжить бы.
Но вот как-то свободным вечером шел юноша по улице, думал. Сессию сдал, с родителями помирился, девушке цветов-конфет и билет на мелодраму подарил, вроде тоже все гладко. От такой благодати ожила в сердце давняя пиявка, слегка уже отощавшая за недостатком внимания к себе. Ожила и давай воду мутить.
"Ну вот смотри, - говорила ему пиявка. - Вот идешь ты сейчас по улице, парень статный, собой красивый, системный анализ на пятерку сдал. Вот идешь, а тут хрясь - из-за угла машина с пьяным арой за рулем. И кому тогда все это надо?"
"Значит, кому-то надо, - отвечал юноша. - Может, после смерти мне суждено стать солнечным лучом или зайчиком, который поймают осколки зеркала на земле возле фонтана. Жизнь короткая, секунд на пять, а все же лучше, чем все остальное".
"Лучом, ха-ха. Ишь чего захотел. Лучом ты бы стал в древние времена, когда всего и забот-то у вас, смертных, было, как бы мамонта половчее забить, чтобы на все племя хватило".
"А сейчас?"
"А сейчас..."
Тут юноша докурил пижонскую тонкую сигаретку (сами понимаете, сессия, надо как-то избавляться от адекватности, а тут алкоголь и табак - лучшие друзья молодого мозга), кинул в урну окурок, не затушив (сам дотлеет), и тут вдруг его скрутило. Не зря в больницу отправляли, надо было сходить, а он не пошел. Присел юноша на лавочку рядом с той урной, смотрит на свой окурок, который на краю урны покачивается, за сердце держится, и тут вдруг понимает, что все поменялось местами, как-то странно исказились пропорции, и он смотрит в какую-то невообразимую даль, и видит, как корчится на краю странного желтого сооружения огромная фигура, как бледнеет ее лицо, скребет по груди рука, ногтями раздирая рубашку. Еще он видит, что стал длинным и тонким, и от его белой кожи поднимается дымок, а один конец тела тлеет, и это так легко, так приятно.
А фигура перестала дергаться, и прежде чем дотлеть до фильтра, юноша вяло подумал, до чего обидно - стать окурком. Подул ветер, и он скатился в вонючее нутро урны, в банку с прокисшим пивом, и пиво, прежде чем окончательно его затушить, сочувственно ему улыбнулось. Оно-то знало, что он чувствует, потому что само когда-то было стареньким школьным учителем, который любил выпить баночку "Балтики" в пятницу вечером в этом самом скверике.