[Lady Aragorn]

Ганнибал (3 сезон) / Hannibal Series (Season 3) (2015) — Часть 2

О подготовке к съёмкам

После окончания съёмок «Хоббита» Ричард в шутку говорил, что отныне будет сниматься, только если на лице и теле не будет никаких накладок. В случае с Френсисом ему пришлось слегка нарушить обещание: у героя заячья губа и сильнейший дефект речи. Но эти физические отклонения стали стимулом для изучения отклонений человеческой психологии: «Одной из самых сложных вещей для меня стало то, что у Харриса Долархайд избегает определённых слов из-за трудностей, которые у него с произношением звука «С» из-за расщеплённого нёба. Поэтому когда такие слова появлялись в сценарии, мне нужно было своего рода передвинуть их. Но опять же, это было, как и у героя — он запинался за эти слова, как за препятствия, ведь вы не можете совсем исключить звук «С», правильно? <…> …Я ничего не говорю в первой серии. Вы не услышите его произносящим какие-либо слова. Его речь медленно эволюционировала в течение шести эпизодов, до самого конца, где он выражается в очень сжатой, поэтической, готической форме».

Уродство лица компенсируется у Френсиса мощностью и силой тела, и здесь у Ричарда также была возможность найти собственную трактовку этого несоответствия: «У меня было десять дней на прочтение романа и изменение своего тела, чтобы стать похожим на культуриста, как его описывает Томас Харрис. Конечно, у меня было много тренировок, но десяти дней для этого недостаточно. В книге он описывается как культурист, поэтому я взял его военную историю, своё телосложение и психологию кого-то, кто не был счастлив таким, каким он есть, и хочет стать лучше. Мы помещаем его где-то посередине этого пути».

Однако тело Долархайда обладает не только силой, но и совершенно особой, ни на что не похожей, ни человеческой, ни животной, грацией. Здесь Ричард в полной мере смог использовать профессиональные навыки танцора, чем очень впечатлил съёмочную группу: «Это пришло из того места в романе, где Харрис описывает стилизованную манеру движения героя перед камерой в доме убитых. Он сравнивает его с балийским танцором. Я внимательно присматривался к этой танцевальной манере, раздумывая, что Харрис имел в виду, выбрав именно её. Но мне она казалась какой-то отчасти жеманной, с малохудожественной приторностью, что мне не понравилось. Однако я понимал, что это стилистическая вещь, в которой нужно найти что-то интересное. В итоге это привело к изучению японского танца Буто. Это как биологическое изучение тела через музыку и движения, многие из которых очень короткие. Тело при этом окрашивается в белый цвет. Этот танец часто ассоциируется со смертью, беспокойством и мучительный болью, и тело в нём пребывает на пределе возможностей. Я подумал, что это идеально для Долархайда, потому что вы действительно видите весь скелет его тела, но также видите, и как оно эволюционирует. Это всё выглядит очень натянутым, интенсивным и сильным, и в то же время сексуальным, и я чувствовал, что все эти вещи могут дать герою нечто такое, что сделает его по-настоящему исключительным, потому что происходящее с ним большую часть времени — не представление. Он один в комнате, один в своём доме, поэтому он ни перед кем не выступает. Это просто чувственная вещь, которая струится сквозь его тело, в определённом смысле кафкианская (имеется в виду новелла Ф. Кафки «Превращение» — Сост.) Для меня это сродни превращению».

Поскольку Френсис — абсолютно одинокий человек, и в то же время живущий невероятно богатой неадекватной внутренней жизнью, совершенно закономерно было предположить, что он вёл дневник. И Ричард вёл его за своего героя и хранил его до конца работы над ролью. И кто знает, возможно, что-нибудь из этого до сих пор цело…
Таких дневников, по признанию актёра, было несколько. Вернее, несколько вариантов одного дневника: «Чтобы с чего-то начать, я делал выписки из романа. Были всего лишь ручка, бумага и книга — всё, что присуще дневнику. И я просто конспектировал значимые цитаты. Я всегда обращался к роману. Ближе к концу съёмок мой экземпляр книги оказался довольно потрепанным, потому что я всякий раз возвращался к нему. Но затем я в некотором роде освободился от этого и попытался найти идеи за рамками поступков, о которых написал Харрис. Это были всевозможные вещи. Я слушал много музыки, составил саундтрек и сделал большую подборку фотографий, частично очень подходящих, частично очень абстрактных. В самом начале, ещё до того, как по-настоящему начал исследовать своего героя, это были просто случайные вещи... Позже, если что-то неожиданно происходило, я оглядывался назад, присматривался к своим картинкам и думал: “А, вот где! Вот эта маленькая сцена”».

И, конечно же, отличительной чертой образа Френсиса, можно сказать, его подлинной сущностью, является татуировка Дракона на спине. В отличие от варианта у Рэйфа Фанса, это изображение цветное и гораздо больше. Оно покрывает всю спину и спускается до самых ног. Фуллер рассказывал, как её создавали: «У нас был замечательный мастер татуировки из Лос-Анджелеса, он разработал татуировки по мотивам картины, и это очень круто. Это выглядит здорово на нём, и у Ричарда прекрасная физическая форма, так что мы просто получили холст для своей картины. Это было интересно, пришлось все [части] распечатать, и мы с помощью цифровой обработки удалили стыки и всё подчистили, потому что с такой большой татуировкой это не получится, но нам нужно было видеть, как смотрится всё вместе».

Ричард нашёл своё обоснование, почему татуировка должна была выглядеть именно так. Готовясь к роли и сочиняя дневники от лица Френсиса, он пытался ощутить, что значит для человека покрыть своё тело рисунком: «…Я придумывал много образов, вроде средневековых пыток и корсетов, своего рода заковывания тела в кожу, железо и металл... И действительно, часть образов в моём воображении выглядела как татуировка, покрывающая его тело. Интересно, что многое из этого происходило интуитивно. Это было похоже на создание персонажа подсознательно».

Последняя броская деталь, связанная с личностью Френсиса — кимоно, которое он носит дома в одиночестве. Роскошное, объёмное, из дорогой ткани, оно, скорее всего, символизирует некие покровы, которые укутывают от внешнего мира, но которые легко сбрасываются при малейшем движении, обнажая мерзкую сущность. Оно, хоть и является одеждой, не похоже на привычные человеческие покровы, и для Ричарда это было важно подчеркнуть: «Что касается аспекта одежды, это опять же то, о чём писал Томас Харрис. Долархайд проводит много времени на чердаке обнаженным, и я думаю, это что-то, что отделяет его от человеческих привычек, то есть он не хочет чувствовать себя человеком, а стремится стать животным. Он хочет стать драконом, драконом, имеющим собственную физическую броню и это определённо не человеческая одежда. Я чувствовал, что это было что-то, с чем надо работать. Но да, в определённом смысле, наличие татуировки влияло на меня, и не всегда было ощущение полной наготы».
Для Фуллера кимоно так же несло угрожающую и отталкивающую функцию, — как будто это куколка, что вот-вот станет взрослой особью: «Мы хотели, чтобы оно выглядело, словно на нём много уровней с насекомыми, это практически Александр Маккуин (известный британский модельер — Прим. пер.), со стрекозиными чешуйками по всему кимоно. Мы использовали восхитительную ткань, на которой разместили принт, — она словно сияет при освещении, и это восхитительно. На самом деле я позвонил в костюмерную и сказал: “Нам нужно кимоно Долархайда”».

У каждого актёра своя методика подхода к роли. И, несмотря на то, что Ричард сразу объявил, что не станет изучать опыт Файнса и Нулана, ему всё равно задавали вопросы о возможном спонтанном сходстве игры. Актёр полагал, что избежать повторения можно в любом случае, потому что речь идёт, во-первых, о болезни, о которой мы можем иметь лишь очень приблизительное представление; во-вторых, о художественном описании этой болезни: «Я взял весь материал из истории Томаса Харриса и из сценария, и попытался привнести собственные идеи… собственные представления о жестоком обращении, о расщеплённом нёбе, изучал примеры детей, которые так говорят, а также попытался физически воплотить героя. Это моё тело и мой разум его создали. Пока не знаю, есть ли что-то общее… до выхода эпизодов могу только вообразить, ведь невозможно делать сравнения, пока ты в действительности не увидишь, что произошло с героем. Я имею в виду, это интересно, как мы стремимся делать выводы о персонаже до того, как действительно увидели его. Поэтому, может быть, этот вопрос будет более уместным, если наше видение выйдет похожим на других персонажей, потому что я не видел их и я не знаю, что получилось в итоге у нас. Я не видел финального монтажа, поэтому и для меня это тайна».

В отличие от, например, «Призраков», которых Ричард видел до того, как присоединился к актёрскому составу, за сезонами «Ганнибала» он не следил, «и только потому, что немного брезглив». Очевидно, речь идёт не о брезгливости в расхожем смысле, когда от актёра требуется достоверно сыграть откровенную интимную сцену или упасть лицом в лужу, а о соприкосновении с безобразным в последней инстанции, когда воспринимаемое настолько гадко, что актёр перестаёт чувствовать себя таковым и становится беспомощным перед невозможностью это сыграть: «Помню, что был напуган «"Молчанием ягнят". Но не следил за телесериалом, хотя был осведомлён, благодаря промо-фотографиям, которые показались мне прекрасными. Каждый сезон они создавали исключительные промо-фото и я помню, поворачивал голову, думая: “Действительно нужно на это взглянуть”. Но затем, приближаясь к этому, в определённой степени, немного страшился того, что могу увидеть. Когда я стал участником шоу, безусловно, я сел и посмотрел эпизод за эпизодом. Были такие моменты, когда на самом деле отворачивался от происходящего на экране. Как актёр, ты открываешь душу экспериментам, и я очень чувствительный человек по определению — в этом весь смысл профессии актёра: ты чувствуешь вещи, но определённых вещей я просто не хочу иметь в голове. Бывают такие изображения, от которых, как только они попали в твой разум, очень трудно избавиться. В моей памяти всё еще существуют моменты из фильмов, виденных в прошлом, которые я желал бы никогда не видеть».
Таких сцен в фильме — с лихвой: «Сейчас одна из вещей, которая пришла в голову, что я бы хотел никогда не смотреть, это сцена — насколько я помню, из первого сезона, но могу ошибаться, — где все жертвы были склеены друг с другом и один из мужчин оставался живым и в буквальном смысле вырвал себя от них (Первая сцена в эпизоде 2.02 второго сезона — Пер.) это настолько ужасающе, что даже сейчас, когда я думаю об этом, мои пальцы и руки дрожат. Вот этот момент хотел бы никогда не видеть. Но по иронии судьбы, в какой-то момент моей карьеры, я собираюсь использовать это чувство снова. Я собираюсь оживить это воспоминание, потому что это полезно, в своём роде, — думать, что самые ужасающие вещи, которые заставляют тебя трепетать, полезны. Но я предпочитаю выбирать, как программировать мой разум…»

Очевидно, поэтому, являясь поклонником «фанатом» Ганнибала, Френсис в исполнении Ричарда не перенял ганнибаловскую эстетику преступления. Доллархайд — сильная и страстная натура (это видно по характеру неадекватности — он маньяк, а не шизофреник, как Ганнибал, а маниакальность не бывает бесстрастной). Но он не эстетствует, как его кумир, потому что ему не привили любви к жизни и удовольствиям. Он естествен, но это естественность зверя, и Ричард постарался развить эту его сторону.

Возникает закономерный вопрос: насколько рискованно оставаться со своим героем, если этот герой — вот такой? Не будет ли так, что образ однажды захватит и не отпустит, как Дракон Френсиса? Но, очевидно, профессионалу это не грозит. Ричард признавался, что сумел сразу же найти золотую середину между вживанием в роль и и актёрским самосознанием: «По-настоящему оставаться в своём герое невозможно, когда вы… Если быть честным, я остаюсь с героем. Оставаться в нём на съемочной площадке легко, потому что ты можешь как бы уйти в этот угол… Во время съёмок я много времени работал в доме Долархайда или у него чердаке, поэтому, оставаясь на съёмочной площадке, идя в этот угол, я бы оставался и в герое. Уходя же от этого в конце дня, я видел себя кем-то вроде ученика Долархайда. Поэтому я читал о психопатии, читал сценарий, возвращался к роману, просто чтобы напомнить себе, кто он есть, какова его история и его прошлое, а также слушал соответствующую музыку… То есть в каком-то смысле был в одном шаге вне героя, просто продолжая изучение в процессе. Но это, в определённом смысле, пугающая вещь, когда вы принимаете поступки, которые он совершил. Особенно, испытывая сочувствие к нему… Это сложно. Помню, был один день, когда они показали мне отснятый на пленку материал того, что он сделал. И помню, что был в настоящем ужасе от этого, как и он сам вообще-то. На это было очень, очень трудно смотреть».
Но возможно, что если актёр изначально чувствует некоторое психологическое сходство с героем, это может стать своего рода «иммунитетом» в конечном отношении к нему: «…Это именно то, что привлекло меня, потому что я чувствую, что в определённой мере имею этому отношение. Большую часть своей жизни я провел, анализируя себя, немного недовольный собой; наблюдая за другими сквозь себя и наблюдая за собой через других. Думаю, из-за этого я и стал актёром. В какой-то мере я пронёс это сквозь своего героя…»

 

Продолжение в следующем посте.