[Ketvelin]

Паломничество / Pilgrimage (2017) — Часть 2

Раймон невероятно жесток, в то же время, он не садист. Иными словами, жестокость не приносит ему наслаждения, это обыденная необходимость. Именно поэтому она местами очень обострена: «…В “Паломничестве” уровень жестокости должен быть правдивым. Если бы это было представлено в приукрашенном виде или восхвалялось, это было бы уступкой. Думаю, что людям нужно было повздрагивать от такой чрезмерной жестокости, потому что это правда. Думаю, это очень опасный путь, если вы начинаете сглаживать насилие в фильме. Оно должно быть показано именно тем, чем является» . Создатели придумали своеобразную «изюминку» его жестокости — невероятное в своей утончённости оружие, которое он постоянно носит в рукаве, что-то вроде стрелы с зазубринами для вспарывания животов. Ричард признавался, что почему-то не нашёлся придумать название этому жуткому артефакту: «…Хотя мне следовало что-то придумать! Их было несколько. Пару штук мы сломали, потому что… эм… я слишком увлёкся, практикуясь на животе монаха, которого мучил! Мне следовало придумать название, но я этого не сделал». Разумеется, это была шутка. Репортёр, с которым он беседовал, предложил назвать эту штуку «дознаватель», и актёр, смеясь, согласился.

Однако бравада — лишь внешнее. В действительности такие вещи вызывают отвращение даже у актёров, хорошо знающих кухню спецэффектов: «В сцене пытки команда по спецэффектам сработала превосходно. Они смастерили натуральные внутренности из сосисок, когда я их вытягивал, они издавали такой реалистичный хлюпающий звук, что меня даже слегка стошнило. У вас будет возможность увидеть это в фильме, он выглядит так, словно ему отвратительны собственные действия». Впрочем, в кадр это, по понятным соображениям, не попало.

Ричард считал, что кроме социальных обстоятельств наверняка были и какие-то обстоятельства внутри семьи Мервиллей, сыгравшие роль в становлении Раймона: «Для меня также стало интересным то, что в этой истории нет ни одного женского персонажа, поскольку женские персонажи зачастую могут уравновесить агрессивное насаждение отеческого мышления. Но прочувствовать это — было своего рода вызовом, и в каком-то смысле ты сдаёшься, потому что окружающая тьма затягивает, одерживает верх, но также я чувствовал, что и мой герой сдаётся. Как герой ты можешь либо противостоять этому, либо поддаться этой тьме внутри тебя, и я думаю, именно это и случилось с Раймоном, — он становится настолько одержим своим внутренним деструктивным движением, что просто сдаётся и как бы думает: “Ну что ж, если я не могу быть хорошим, буду по-настоящему плохим!”»

Главное, к чему стремится его герой, — власть, почёт, всеобщее признание, но заслуженным путём. Наблюдая за ним, совершенно ясно, что ему претит лесть, он хочет объективности со стороны окружающих и хочет что-то сделать для этого. Но парадокс в том, что выбирая «поступок», он определяет для него недостойные средства: желая передать реликвию своему королю, он не задумывается, как именно получит её. В этом его слабое место, здесь — средоточие его поражения. Но нахождение этого слабого места как раз и порождает понимание персонажа и даёт возможность прожить его жизнь, стать на его место: «Не обязательно было, чтобы герой мне нравился, но я нашёл определённые аспекты его личности, внушающие симпатию. Я понимал те амбиции, что им движут и желание удержать семью на плаву, так как его отец дряхлеет. Возможно, это очень мужская вещь, особенно в тот период времени в патриархальном обществе, в котором если он не примет эстафету от отца, кто же тогда он по сути? Он похоронит имя рода. В определённом смысле от этого я отталкивался».

Видимо, в этом содержится ответ на главный вопрос, который актёр задаёт себе, приступая к очередной роли: «Мне интересно, что случается с людьми, когда они встают на путь, приводящий к бесчеловечным поступкам. Я всегда думал про себя: неужели жизнь заставляет кого-то сделать этот выбор и пережить эти ощущения?
Время от времени довольно приятно играть злобного персонажа, но меня больше интересует, как он скатывается до этого. Мне приходится перематывать историю его жизни и искать, в какой момент он встал на этот путь. Для меня это всегда увлекательно».

Итак, Ричард говорил ещё и том, что миссия Раймона — семейное дело: «…Как только вы ухватываете стремления героя, в случае Раймона — угнаться за реликвией любой ценой, даже ценой его собственной жизни, что является довольно темной установкой, тёмной целью, — вы должны понимать, чем он руководствуется. Даже в самые тёмные моменты он всё ещё человек, у него есть катализаторы. Один из таких катализаторов в случае Раймона — это во многом ощущение, что его отец угасающий и слабохарактерный — он называет его трусом — и это определённого рода предпосылка крушения всей семьи. Это его прерогатива — сохранить семью живой, и, доставив реликвию и расположив к себе короля, он добьётся этого. Поэтому амбиции — это и есть суть Раймона — и, если быть честным, я как актёр способен понять, как амбиции могут стать всепоглощающими в ущерб собственной жизни. Здесь всё дело в балансе и, к сожалению, Раймон этот баланс не нашёл». Таким образом, актёр, вероятно, полагал, что Раймон к этому времени мог быть женат и даже иметь собственных наследников, будущее которых ему хотелось обеспечить.

Постоянно выстраивая смысловые линии характеров своих героев, Ричард не мог не видеть неожиданные параллели между ними. Так, в рецензиях на фильм не раз отмечалось сходство его сюжета с сюжетом «Властелина колец»; Ричард усилил эту мысль, добавив своё представление о сходстве Раймона с Торином, а Реликвии — с Аркенстоуном: «Отец Раймона уже слишком стар и, вероятно, очень скоро выйдет из игры, и задача прославить семейное имя ляжет на плечи Раймона. Вот почему он стремится передать Реликвию королю, надеясь, что тот поставит его во главе армии в следующем Крестовом походе. Предполагаю, в этом его сходство с Торином, который тоже хотел разобраться с наследием своего отца и вернуть заветный камень».

Помимо Торина на героя «Паломничества» невольно оказал влияние ещё один персонаж: «Я играл Красного Дракона в “Ганнибале” — моего самого мрачного персонажа — и прямо оттуда прибыл на съёмки “Паломничества”, прихватив с собой немного этой темноты».

Поскольку Раймон — военный, а не политик, то есть человек действия, последним штрихом в его истории, конечно же, должна была стать битва не на жизнь, а на смерть. В данном случае с Немым, который изначально противостоит ему во всём — в молчаливой и грозной покорности, во внешнем спокойствии и умении во всём находить правильное и необходимое для всех решение. Последняя битва — не просто способ решения конфликта, но и последнее средство показать человеческую суть каждого. Но это то, что видит зритель; для актёра же подобные сложные сцены сопряжены со множеством отвлекающих моментов, которые очень отягощают игру: «Для съёмок сцены смерти у нас оставался лишь час солнечного дня, и девушки-гримёры должны были наложить мне специально сделанную шею с простетическим насосом для съёмки брызжущей крови, так что по итогам у нас оставалось на съёмку всего пять минут — слава богу, мы всё отрепетировали! Это было невыносимо отвратительно, но я должен был максимально соответствовать реалиям того времени».

Роль исторического характера всегда связана с освоением новых навыков. На этот раз — языковых: «Одной из вещей, по-настоящему привлёкших меня в этой работе, была [возможность] сыграть в европейском фильме, где говорят на нескольких языках. Я поговорил с режиссером Бренданом [Малдауни] на начальном этапе и спросил: “А вот эту часть с языками отбросят?” А он ответил: “Нет, хочу, чтобы все эти разные языки отразили, каким был тот период жизни в Ирландии”. Потому задача использования в речи разных языков в случае моего героя была действительно увлекательной».
Язык отражает культуру персонажа и эпохи, поэтому актёр оценивает освоение терминологии как приоритетное для вживания в роль: «Знаете, я снимался в медицинской драме в прошлом и, признаться честно, сниматься в медицинской драме всё равно, что на иностранном языке разговаривать. Сейчас я снимаюсь в шпионском сериале и это тоже как разговаривать на иностранном, поскольку жаргон настолько непривычный по отношению к тому, как мы общаемся ежедневно. …Это было одной из моих целей — так как мой герой в “Паломничестве” должен был находиться среди других актёров, которые были французами и бельгийцами, — чтобы я в итоге не выглядел бездарностью на фоне двух франкоговорящих актеров! Мне на самом деле доставило удовольствие преодоление этих трудностей, и всегда нравилось французское кино».

И, тем не менее, использование других языков в современном фильме отличается от использования языков в фильме историческом, поскольку в последнем случае язык рассматривается как суть человека, прямое подтверждение каких-то его личностных черт. В те времена чужие языки осваивались с лёгкостью, потому что обусловливались спецификой мировоззрения того времени: чтобы чувствовать себя менее чужим, чтобы не только понимать, но и чувствовать, человеку приходилось быстро осваивать новый язык. Поэтому Ричард рассматривал изучение французского текста не только как средство, но и как самоцель: «Кажется, погружаясь в своего персонажа, я чувствовал себя увереннее, когда говорил по-французски. Мне особенно пришлось потрудиться над тем, чтобы создать ощущение, что говорить по-английски ему некомфортно и трудно. Говоря на родном языке, он звучит более яростно, чем когда говорит по-английски. Мне кажется, он считает английскую речь своего рода облагораживанием, что не особенно-то ему по нраву».
Помимо английской и французской речи в фильме присутствуют гельский и латынь, что создавало постоянные трудности для взаимопонимания — и в игре, и в реальности: «…Думаю, все в каком-то смысле говорили не на своём языке, и это действительно помогало с чувством пребывания в совершенно другом времени, в образе другого человека. Полагаю, это как бы подтолкнуло текст в сторону более поэтичного повествования…»

В то же время, ему пришлось столкнуться с трудностями глобализации: «Я работал в Канаде, когда впервые взялся готовиться к роли и начал работу над языком, меня подбадривали канадцы, поэтому, когда я появился в Ирландии, педагог сказала: “О, твоя речь звучит так, будто у тебя канадский акцент французского”. Она начала обучать меня этому языку с ирландским акцентом — и когда я оказался в следующем месте, они сказали, что я говорил по-французски с ирландским акцентом! Там педагог был бельгиец и в итоге мой французский приобрел бельгийский акцент. В определённом смысле было забавно готовиться к этой роли, моё ухо максимально настраивалось на то, как звучит персонаж, поэтому он подходит тому миру». Ричард со мехом вспоминал, что постановщица языка была сначала очень смущена его акцентом, «но мы его скорректировали, а потом преподнесли как “архаичный нормано-французский”». Иными словами, даже неистребимый акцент актёр смог использовать во благо замыслу фильма: «Я беспрестанно спрашивал себя: “Как именно норманны говорили по-французски?” и, к сожалению, записи этого нет. Поэтому нам пришлось придумывать варианты, и использование смешанной формы акцентов было одной из наших идей».

Наверно поэтому он не выучил ни слова по-ирландски, — это помешало бы становлению образа Раймона, который не знает ирландского и очевидно презирает его как речь варваров и язычников: «Абсолютно ни слова! Я был очарован звучанием ирландского языка, но ничего не выучил».